Этот на самом деле очень маленький бронзовый бюст Лермонтову был поставлен в Пензе в сквере, который потом и назвали Лермонтовским, на частные пожертвования земской интеллигенции в конце 19 века: царское правительство на просьбу установить памятник на родине поэта ответило отказом.
13 лет своей жизни (детство и юность – годы становления души и мировоззрения) Михаил Юрьевич провел в пензенском имении своей бабушки Арсеньевой. Он впитал в себя пензенскую природу и атмосферу: «дубовый листок оторвался от ветки родимой»… «и на холме средь желтой нивы чета белеющих берез»… - на каждый пензенский пейзаж найдется строчка поэта…
Михаил Юрьевич – первый НЕСОГЛАСНЫЙ в российской политической системе после декабристов, абсолютный нонконформист… И если у декабристов был свой КРУГ, ОБЩЕСТВО, СРЕДА, то Лермонтов, как Демон, был трагически обречен и одинок в безвоздушном пространстве империи (…выхожу один я на дорогу…)
Послушайте, - когда же это было написано?
… Быть может за хребтом Кавказа укроюсь от твоих пашей, от их всевидящего глаза. от их всеслышащих ушей…
… Прощай, немытая Россия, Страна рабов, страна господ, И вы, мундиры голубые, И ты, им преданный народ. Быть может, за стеной Кавказа Сокроюсь от твоих пашей, От их всевидящего глаза, От их всеслышащих ушей…
… Люблю отчизну я, но странною любовью! Непобедит ее рассудок мой. Ни слава, купленная кровью, Ни полный гордого доверия покой…
… Вы, жадною толпой стоящие у трона, Свободы, Гения и Славы палачи! Таитесь вы под сению закона, Пред вами суд и правда - всё молчи!...
Или это: …И с грустью тайной и сердечной Я думал: жалкий человек. Чего он хочет!..небо ясно, Под небом места много всем, Но беспрестанно и напрасно Один враждует он — зачем?
Галуб прервал мое мечтанье, Ударив по плечу; он был Кунак мой: я его спросил, Как месту этому названье? Он отвечал мне: Валерик..,
И там же: …Свой ум вы не привыкли мучить Тяжелой думой о конце; На вашем молодом лице Следов заботы и печали Не отыскать, и вы едва ли Вблизи когда-нибудь видали, Как умирают. Дай вам бог
И не видать: иных тревог Довольно есть. В самозабвеньи Не лучше ль кончить жизни путь? И беспробудным сном заснуть С мечтой о близком пробужденьи?
И вечное стремление российского интеллигента: На запад, на запад помчался бы я, Где цветут моих предков поля…
И отражение его в современной поэзии.
Евг. Евтушенко:
… Дай,Лермонтов,свойжелчныйвзгляд, своей презрительности яд икелью замкнутой души, где дышит, скрытая в тиши, недоброты твоейсестра - лампада тайного добра… («Братская ГЭС»)
На этом фоне странным кажется то, как скромно отмечают в России этот 200-летний юбилей, а если и отмечают, то превращают его в разноцветные и сусальные фестивали пейзажей и романсов, опасаясь пробудить лермонтовский дух несогласия и духовного сопротивления удушающей власти …
Я помню, каким огромным событием и потрясением в глухое застойное брежневское безвременье стала телепостановка Анатолия Эфроса «Страницы журнала Печорина», в которой слились воедино три образа: сам Лермонтов, его Печорин и Олег Даль… (…И скучно и грустно, и некому руку подать В минуту душевной невзгоды... Желанья!.. что пользы напрасно и вечно желать?.. А годы проходят - все лучшие годы!...)
День рождения Михаила Юрьевича в Екатеринбургском Мемориале мы отметили камерным (домашним) просмотром видеозаписи этого спектакля и разговором о том, что Лермонтов – наш современник.
(Эту архивную запись вы можете посмотреть в помещении мемориальского видеоцентра).
А вот еще два впечатления на память всем, кто именно так воспринимает поэта:
Белла Ахмадулина
Тоска по Лермонтову (фрагмент)
[…]
… Я отпускаю зонт и не смотрю,
как будет он использовать свободу.
Я медленно иду по октябрю,
сквозь воду и холодную погоду.
[…]
Был подвиг одиночества свершен.
и я могла уйти. Но так случилось,
что в этом доме, в ванной, жил сверчок.
поскрипывал, оказывал мне милость.
[…]
Итак - я здесь. Мы по ночам не спим,
я запою - он отвечать умеет.
Ну, хорошо. А где же снам моим,
где им-то жить? Где их бездомность реет?
Они все там же, там, где я была,
где высочайший юноша вселенной
меж туч и солнца, меж добра и зла
стоял вверху горы уединенной.
О, там, под покровительством горы,
как в медленном недоуменье танца,
течения Арагвы и Куры
ни встретиться не могут, ни расстаться.
Внизу так чист, так мрачен Мцхетский храм.
Души его воинственна молитва.
В ней гром мечей, и лошадиный храп,
и вечная за эту землю битва.
Где он стоял? Вот здесь, где монастырь
еще живет всей свежестью размаха,
где малый камень с легкостью вместил
великую тоску того монаха.
Что, мальчик мой, великий человек?
Что сделал ты, чтобы воскреснуть болью
в моем мозгу и чернотой меж век,
все плачущей над маленьким тобою?
И в этой, богом замкнутой судьбе,
в своей нижайшей муке превосходства,
хотя б сверчок любимому, тебе,
сверчок играл средь твоего сиротства?
Стой на горе! Не уходи туда,
где-только-то! - через четыре года
сомкнется над тобою навсегда
пустая, совершенная свобода!
Стой на горе! Я по твоим следам
найду тебя под солнцем, возле Мцхета.
Возьму себе всем зреньем, не отдам,
и ты спасен уже, и вечно это.
Стой на горе! Но чем к тебе добрей
чужой земли таинственная новость,
тем яростней соблазн земли твоей,
нужней ее сладчайшая суровость.
И окуджавское:
ВСТРЕЧА
Кайсыну Кулиеву
Насмешливый, тщедушный и неловкий,
единственный на этот шар земной,
на Усачевке, возле остановки,
вдруг Лермонтов возник передо мной,
и в полночи рассеянной и зыбкой
(как будто я о том его спросил)
– Мартынов – что… —
он мне сказал с улыбкой. —
Он невиновен.
Я его простил.
Что – царь? Бог с ним. Он дожил до могилы.
Что – раб?… Бог с ним. Не воин он один.
Царь и холоп – две крайности, мой милый.
Нет ничего опасней середин.
Над мрамором, венками перевитым,
убийцы стали ангелами вновь.
Удобней им считать меня убитым:
венки всегда дешевле, чем любовь.
Как дети, мы все забываем быстро,
обидчикам не помним мы обид,
и ты не верь, не верь в мое убийство:
другой поручик был тогда убит.
Что – пистолет?… Страшна рука дрожащая,
тот пистолет растерянно держащая,
особенно тогда она страшна,
когда сто раз пред тем была нежна…
Но, слава богу, жизнь не оскудела,
мой Демон продолжает тосковать,
и есть еще на свете много дела,
и нам с тобой нельзя не рисковать.
Но, слава богу, снова паутинки,
и бабье лето тянется на юг,
и маленькие грустные грузинки
полжизни за улыбки отдают,
и суждены нам новые порывы,
они скликают нас наперебой…
Мой дорогой, пока с тобой мы живы,
все будет хорошо у нас с тобой…
1965
Кстати, самая «лермонтовская» книга, воплотившая его тень и дух, – роман Булата Шалвовича Окуджавы «Путешествие дилетантов». Великая и неоцененная, почти неизвестная современникам книга о любви, России, личности и власти…
В нашей библиотеке есть экземляр двухтомника с дарственным знаком Музея Окуджавы – приходите, читайте!